СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВJЬ, ИГОРЯ СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА.

Не лjьполи ны бяшетъ, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ
повjьстiй о пълку Игоревjь, Игоря Святъславлича! начати же ся
тъй пjьсни по былинамь сего времени, а не по замышленiю Бояню.
Боянъ бо вjьщiй, аще кому хотяше пjьснь творити, то растjькашется
мыслiю по древу, сjьрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ
облакы. Помняшеть бо речь първыхъ временъ усобiцjь; тогда
пущашеть i~ соколовь на стадо лебедjьй, который дотечаше, та
преди пjьсь пояше, старому Ярослову {Так!}, храброму Мстиславу,
иже зарjьза Редедю предъ пълкы Касожьскыми, красному Романови
Святъславличю. Боянъ же, братiе, не i~ соколовь на стадо
лебедjьй пущаше, нъ своя вjьщiа пръсты на живая струны
въскладаше; они же сами Княземъ славу рокотаху.

Почнемъ же, братiе, повjьсть сiю отъ стараго Владимера до
нынjьшняго Игоря; иже истягну умь крjьпостiю своею, и поостри
сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя
храбрыя плъкы на землю Половjьцькую за землю Руськую. Тогда
Игорь възрjь на свjьтлое солнце и видjь отъ него тьмою вся своя
воя прикрыты, и рече Игорь къ дружинjь своей: братiе и дружино!
луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти: а всядемъ, братiе,
на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону. Спала Князю умь
похоти, и жалость ему знаменiе заступи, искусити Дону
великаго. Хощу бо, рече, копiе приломити конець поля
Половецкаго съ вами Русици, хощу главу свою приложити, а любо
испити шеломомь Дону. О Бояне, соловiю стараго времени! абы ты
сiа плъкы ущекоталъ, скача славiю по мыслену древу, летая
умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ
тропу Трояню чресъ поля на горы. Пjьти было пjьсь Игореви, того
(Олга) внуку. Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая; галици
стады бjьжать къ дону великому; чили въспjьти было вjьщей Бояне,
Велесовь внуче! Комони ржуть за Сулою; звенить слава въ Кыевjь;
трубы трубять въ Новjьградjь; стоять стязи въ Путивлjь; Игорь
ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему Буй Туръ Всеволодъ:
одинъ братъ, одинъ свjьтъ свjьтлый ты Игорю, оба есвjь
Святъславличя; сjьдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти
готови, осjьдлани у Курьска на переди; а мои ти Куряни свjьдоми
къ мети, подъ трубами повити, подъ шеломы възлелjьяны, конець
копiя въскръмлени, пути имь вjьдоми, яругы имъ знаеми, луци у
нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени, сами скачють
акы сjьрыи влъци въ полjь, ищучи себе чти, а Князю славjь. Тогда
въступи Игорь Князь въ златъ стремень, и поjьха по чистому
полю. Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою
птичь убуди; свистъ звjьринъ въ стазби; дивъ кличетъ връху
древа, велитъ послушати земли незнаемjь, влъзjь, и по морiю, и
по Сулiю, и Сурожу, и Корсуню, и тебjь Тьмутораканьскый
блъванъ. А Половци неготовами дорогами побjьгоша къ Дону
Великому; крычатъ тjьлjьгы полунощы, рци лебеди роспущени. Игорь
къ Дону вои ведетъ: уже бо бjьды его пасетъ птиць; подобiю
влъци грозу въ срожатъ, по яругамъ; орли клектомъ на кости
звjьри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты. О руская земле!
уже за Шеломянемъ еси. Длъго. Нось {Так!} мркнетъ, заря свjьтъ
запала, мъгла поля покрыла, щекотъ славiй успе, говоръ галичь
убуди. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи
себjь чти, а Князю славы.

Съ заранiя въ пяткъ потопташа поганыя плъкы Половецкыя; и
рассушясь стрjьлами по полю, помчаша красныя дjьвкы Половецкыя,
а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты; орьтъмами и
япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и
грязивымъ мjьстомъ, и всякыми узорочьи Половjьцкыми. Чрьленъ
стягъ, бjьла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружiе храброму
Святьславличю. Дремлетъ въ полjь Ольгово хороброе гнjьздо далече
залетjьло; небылонъ обидjь порождено, ни соколу, ни кречету, ни
тебjь чръный воронъ, поганый Половчине. Гзакъ бjьжитъ сjьрымъ
влъкомъ; Кончакъ ему слjьдъ править къ Дону великому.

Другаго дни велми рано кровавыя зори свjьтъ повjьдаютъ; чръныя
тучя съморя идутъ, хотятъ прикрыти д~ солнца: а въ нихъ
трепещуть синiи млънiи, быти грому великому, итти дождю
стрjьлами съ Дону великаго: ту ся копiемъ приламати, ту ся
саблямъ потручяти о шеломы Половецкыя, на рjьцjь на Каялjь, у
Дону великаго. О Руская землjь! уже не Шеломянемъ еси. Се
вjьтри, Стрибожи внуци, вjьютъ съморя стрjьлами на храбрыя плъкы
Игоревы! земля тутнетъ, рjькы мутно текуть; пороси поля
прикрываютъ; стязи глаголютъ, Половци идуть отъ Дона, и отъ
моря, и отъ всjьхъ странъ. Рускыя плъкы отступиша. Дjьти бjьсови
кликомъ поля прегородиша, а храбрiи Русици преградиша
чрълеными щиты. Яръ туре Всеволодjь! стоиши на борони, прыщеши
на вои стрjьлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо Туръ
поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвjьчивая, тамо лежатъ
поганыя головы Половецкыя; поскепаны саблями калеными шеломы
Оварьскыя отъ тебе Яръ Туре Всеволоде. Кая раны дорога,
братiе, забывъ чти и живота, и града Чрънигова, отня злата
стола, и своя милыя хоти красныя Глjьбовны свычая и обычая<?>
Были вjьчи Трояни, минула лjьта Ярославля; были плъци Олговы,
Ольга Святьславличя. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше, и
стрjьлы по земли сjьяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градjь
Тьмутороканjь. Тоже звонъ слыша давный великый Ярославь сынъ
Всеволожь: а Владимiръ по вся утра уши закладаше въ Черниговjь;
Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на канину
зелену паполому постла, за обиду Олгову храбра и млада Князя.
Съ тояже Каялы Святоплъкь повелjья отца своего междю Угорьскими
иноходьцы ко Святjьй Софiи къ Кiеву. Тогда при Олзjь
Гориславличи сjьяшется и растяшеть усобицами; погибашеть жизнь
Даждь-Божа внука, въ Княжихъ крамолахъ вjьци человjькомь
скратишась. Тогда по Руской земли рjьтко ратаевjь кикахуть: нъ
часто врани граяхуть, трупiа себjь дjьляче; а галици свою рjьчь
говоряхуть, хотять полетjьти на уедiе. То было въ ты рати, и въ
ты плъкы; а сице и рати не слышано: съ заранiа до вечера, съ
вечера до свjьта летятъ стрjьлы каленыя; гримлютъ сабли о
шеломы; трещатъ копiа харалужныя, въ полjь незнаемjь среди земли
Половецкыи. Чръна земля подъ копыты, костьми была посjьяна, а
кровiю польяна; тугою взыдоша по Руской земли. Что ми шумить,
что ми звенить давечя рано предъ зорями<?> Игорь плъкы
заворочаетъ; жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день,
бишася другый: третьяго дни къ полуднiю падоша стязи Игоревы.
Ту ся брата разлучиста на брезjь быстрой Каялы. Ту кроваваго
вина недоста; ту пиръ докончаша храбрiи Русичи: сваты попоиша,
а сами полегоша за землю Рускую[.] Ничить трава жалощами, а
древо стугою къ земли преклонилось. Уже бо, братiе, не веселая
година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ
силахъ Дажь-Божа внука. Вступилъ дjьвою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы на синjьмъ море у Дону плещучи,
убуди жирня времена. Усобица Княземъ на поганыя погыбе,
рекоста бо братъ брату: се мое, а то моеже; и начяша Князи про
малое, се великое млъвити, а сами на себjь крамолу ковати: а
поганiи съ всjьхъ странъ прихождаху съ побjьдами на землю
Рускую. О! далече зайде соколъ, птиць бья къ морю: а Игорева
храбраго плъку не крjьсити. За нимъ кликну Карна и Жля, по
скочи по Руской земли, смагу мычючи въ пламянjь розjь[.] Жены
Рускiя въсплакашась аркучи: уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни
мыслiю смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата
и сребра ни мало того потрепати. А въстона бо, братiе, Кiевъ
тугою, а Черниговъ напастьми; тоска разлiяся по Руской земли;
печаль жирна тече средь земли Рускый; а Князи сами на себе
крамолу коваху; а поганiи сами побjьдами нарищуще на Рускую
землю, емляху дань по бjьлjь отъ двора. Тiи бо два храбрая
Святъславлича, Игорь и Всеволодъ уже лжу убуди, которую то
бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный Великый Кiевскый.
Грозою бяшеть; притрепеталъ своими сильными плъкы и
харалужными мечи; наступи на землю Половецкую; притопта хлъми
и яругы; взмути рjьки и озеры; иссуши потоки и болота, а
поганаго Кобяка изъ луку моря отъ желjьзныхъ великихъ плъковъ
Половецкихъ, яко вихръ выторже: и падеся Кобякъ въ градjь
Кiевjь, въ гридницjь Святъславли. Ту Нjьмци и Венедици, ту Греци
и Морава поютъ славу Святъславлю[,] кають Князя Игоря, иже
погрузи жиръ во днjь Каялы рjькы Половецкiя, Рускаго злата
насыпаша. Ту Игорь Князь высjьдjь изъ сjьдла злата, а въ сjьдло
Кощiево; уныша бо градомъ забралы, а веселiе пониче. А
Святъславь мутенъ сонъ видjь: въ Кiевjь на горахъ си ночь съ
вечера одjьвахъте мя, рече, чръною паполомою, на кроваты
тисовjь. Чрълахуть ми синее вино съ трудомь смjьшено; сыпахутьми
тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно, и
нjьгуютъ мя; уже дьскы безъ кнjьса вмоемъ теремjь златовръсjьмъ.
Всю нощь съ вечера босуви врани възграяху, у Плjьсньска на
болони бjьша дебрь Кисаню, и не сошлю къ синему морю. И ркоша
бояре Князю: уже Княже туга умь полонила; се бо два сокола
слjьтjьста съ отня стола злата, поискати града Тьмутороканя, а
любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припjьшали
поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины желjьзны. Темно бо
бjь въ г~ день: два солнца помjьркоста, оба багряная стлъпа
погасоста, и съ нимъ молодая мjьсяца, Олегъ и Святъславъ тъмою
ся поволокоста. На рjьцjь на Каялjь тьма свjьтъ покрыла: по Руской
земли прострошася Половци, аки пардуже гнjьздо, и въ морjь
погрузиста, и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся хула
на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса дивь на землю.
Се бо Готскiя красныя дjьвы въспjьша на брезjь синему морю. Звоня
Рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелjьютъ месть Шароканю. А
мы уже дружина жадни веселiя. Тогда Великiй Святславъ изрони
злато слово слезами смjьшено, и рече: о моя сыновчя Игорю и
Всеволоде! рано еста начала Половецкую землю мечи цвjьлити, а
себjь славы искати. Нъ нечестно одолjьсте: нечестно бо кровь
поганую пролiясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузjь
скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней
сjьдинjь! А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго и многовои
брата моего Ярослава съ Черниговьскими былями, съ Могуты и съ
Татраны и съ Шельбиры, и съ Топчакы, исъ {Так!} Ревугы, и съ
Ольберы. Тiи бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы
побjьждаютъ, звонячи въ прадjьднюю славу. Нъ рекосте му жа имjься
сами, преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подjьлимъ.
А чи диво ся братiе стару помолодити<?> Коли соколъ въ мытехъ
бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ; не дастъ гнjьзда своего въ
обиду. Нъ се зло Княже ми не пособiе; на ниче ся годины
обратиша. Се Уримъ кричатъ подъ саблями Половецкыми, а
Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глjьбову. Великый
Княже Всеволоде! не мыслiю ти прелетjьти издалеча, отня злата
стола поблюсти<?> Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ
шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы Чага по ногатjь, а
Кощей по резанjь. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрjьляти
удалыми сыны Глjьбовы. Ты буй Рюриче и Давыде, не ваю ли
злачеными шеломы по крови плаваша<?> Не ваю ли храбрая дружина
рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полjь незнаемjь<?>
Вступита Господина въ злата стремень за обиду сего времени, за
землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича! Галичкы
Осмомыслjь Ярославе высоко сjьдиши на своемъ златокованнjьмъ
столjь. Подперъ горы Угорскыи своими желjьзными плъки, заступивъ
Королеви путь, затвори въ Дунаю ворота, меча времены чрезъ
облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ;
оттворяеши Кiеву врата; стрjьляеши съ отня злата стола Салтани
за землями. Стрjьляй Господине Кончака, поганого Кощея за землю
Рускую, за раны Игоревы буего Святславлича. А ты буй Романе и
Мстиславе! храбрая мысль носитъ васъ умъ на дjьло. Высоко
плаваеши на дjьло въ буести, яко соколъ на вjьтрехъ ширяяся,
хотя птицю въ буйствjь одолjьти. Суть бо у ваю желjьзныи папорзи
подъ шеломы латинскими. Тjьми тресну земля, и многи страны
Хинова. Литва, Ятвязи, Деремела, и Половци сулици своя
повръгоща, а главы своя поклониша подъ тыи мечи харалужныи. Нъ
уже Княже Игорю, утрпjь солнцю свjьтъ, а древо не бологомъ
листвiе срони: по Рсiи, по Сули гради подjьлиша; а Игорева
храбраго плъку не крjьсити. Донъ ти Княже кличетъ, и зоветь
Князи на побjьду. Олговичи храбрыи Князи доспjьли на брань.
Инъгварь и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи, не худа гнjьзда
шестокрилци, непобjьдными жребiи собjь власти расхытисте<?> Кое
ваши златыи шеломы и сулицы Ляцкiи и щиты! Загородите полю
ворота своими острыми стрjьлами за землю Русскую, за раны
Игоревы буего Святъславлича. Уже бо Сула не течетъ сребреными
струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ
грознымъ Полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ
сынъ Васильковъ позвони своими острыми мечи о шеломы
Литовскiя; притрепа славу дjьду своему Всеславу, а самъ подъ
чрълеными щиты на кровавjь травjь притрепанъ Литовскыми мечи. И
схоти ю на кровать, и рекъ: дружину твою, Княже, птиць крилы
прiодjь, а звjьри кровь полизаша. Не бысь ту брата Брячяслава,
ни другаго Всеволода; единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра
тjьла, чресъ злато ожерелiе. Унылы голоси, пониче веселiе.
Трубы трубятъ Городеньскiи. Ярославе, и вси внуце Всеславли
уже понизить стязи свои, вонзить свои мечи вережени; уже бо
выскочисте изъ дjьдней славjь. Вы бо своими крамолами начясте
наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которое
бо бjьше насилiе отъ земли Половецкыи! На седьмомъ вjьцjь Трояни
връже Всеславъ жребiй о дjьвицю себjь любу. Тъй клюками подпръся
о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружiемъ злата
стола Кiевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звjьремъ въ плъночи, изъ
Бjьла-града, обjьсися синjь мьглjь, утръ же воззни стрикусы
оттвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи
влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ. На Немизjь снопы стелютъ
головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцjь животъ кладутъ,
вjьютъ душу отъ тjьла. Немизjь кровави брезjь не бологомъ бяхуть
посjьяни, посjьяни костьми Рускихъ сыновъ. Всеславъ Князь людемъ
судяше, Княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше;
изъ Кыева дорискаше до Куръ Тмутороканя; великому хръсови
влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотскjь позвониша заутренюю
рано у Святыя Софеи въ колоколы: а онъ въ Кыевjь звонъ слыша.
Аще и вjьща душа въ друзjь тjьлjь, нъ часто бjьды страдаше. Тому
вjьщей Боянъ и пръвое припjьвку смысленый рече: ни хытру, ни
горазду, ни птицю горазду, суда Божiа не минути. О! стонати
Руской земли, помянувше пръвую годину, и пръвыхъ Князей. Того
стараго Владимiра не льзjь бjь пригвоздити къ горамъ Кiевскимъ:
сего бо нынjь сташа стязи Рюриковы, а друзiи Давидовы; нъ рози
нося имъ хоботы пашутъ, копiа поютъ на Дунаи.

Ярославнынъ гласъ слышитъ: зегзицею незнаемь, рано кычеть:
полечю, рече, зегзицею по Дунаеви; омочю бебрянъ рукавъ въ
Каялjь рjьцjь, утру Князю кровавыя его раны на жестоцjьмъ его
тjьлjь. Ярославна рано плачетъ въ Путивлjь на забралjь, аркучи: о
вjьтрjь! вjьтрило! чему Господине насильно вjьеши<?> Чему мычеши
Хиновьскыя стрjьлкы на своею не трудною крилцю на моея лады
вои<?> Мало ли ти бяшетъ горъ подъ облакы вjьяти, лелjьючи корабли
на синjь морjь<?> Чему Господине мое веселiе по ковылiю развjья<?>
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолjь, аркучи: о
Днепре словутицю! ты пробилъ еси каменныя горы сквозjь землю
Половецкую. Ты лелjьялъ еси на себjь Святославли носады до плъку
Кобякова: възлелjьй господине мою ладу къ мнjь, а быхъ неслала
къ нему слезъ на море рано. Ярославна рано плачетъ къ Путивлjь
на забралjь, аркучи: свjьтлое и тресвjьтлое слънце! всjьмъ тепло и
красно еси: чему господине простре горячюю свою лучю на ладjь
вои<?> въ полjь безводнjь жаждею имь лучи съпряже[,] тугою имъ
тули затче.

Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами; Игореви Князю Богъ
путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню
злату столу. Погасоша вечеру зари: Игорь спитъ, Игорь бдитъ,
Игорь мыслiю поля мjьритъ отъ великаго Дону до малаго Донца.
Комонь въ полуночи. Овлуръ свисну за рjькою; велить Князю
разумjьти. Князю Игорю не быть: кликну стукну земля; въшумjь
трава. Вежи ся Половецкiи подвизашася; а Игорь Князь поскочи
горнастаемъ къ тростiю, и бjьлымъ гоголемъ на воду; въвръжеся
на бръзъ комонь, и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ
лугу Донца, и полетjь соколомъ подъ мьглами избивая гуси и
лебеди, завтроку, и обjьду и ужинjь. Коли Игорь соколомъ полетjь,
тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу;
претръгоста бо своя бръзая комоня. Донецъ рече: Княже Игорю!
не мало ти величiя, а Кончаку нелюбiя, а Руской земли веселiа.
Игорь рече, о Донче! не мало ти величiя, лелjьявшу Князя на
влънахъ, стлавшу ему зелjьну траву на своихъ сребреныхъ
брезjьхъ, одjьвавшу его теплыми мъглами подъ сjьнiю зелену древу;
стрежаше е гоголемъ на водjь, чайцами на струяхъ, Чрьнядьми на
ветрjьхъ. Не тако ли, рече, рjька Стугна худу струю имjья,
пожръши чужи ручьи, и стругы ростре на кусту<?> Уношу Князю
Ростиславу затвори Днjьпрь темнjь березjь. Плачется мати
Ростиславя по уноши Князи Ростиславjь. Уныша цвjьты жалобою, и
древо стугою къ земли прjьклонило, а не сорокы втроскоташа. На
слjьду Игоревjь jьздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не
граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозiю
ползоша только, дятлове тектомъ путь къ рjьцjь кажутъ, соловiи
веселыми пjьсьми свjьтъ повjьдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: аже
соколъ къ гнjьзду летитъ, соколича рострjьляевjь своими злачеными
стрjьлами. Рече Кончакъ ко Гзjь: аже соколъ къ гнjьзду летитъ, а
вjь соколца опутаевjь красною дивицею. И рече Гзакъ къ
Кончакови: аще его опутаевjь красною дjьвицею, ни нама будетъ
сокольца, ни нама красны дjьвице, то почнутъ наю птици бити въ
полjь Половецкомъ.

Рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пjьстворца стараго времени
Ярославля Ольгова Коганя хоти: тяжко ти головы, кромjь плечю;
зло ти тjьлу, кромjь головы: Руской земли безъ Игоря. Солнце
свjьтится на небесjь, Игорь Князь въ Руской земли. Дjьвици поютъ
на Дунаи. Вьются голоси чрезъ море до Кiева. Игорь jьдетъ по
Боричеву къ Святjьй Богородици Пирогощей. Страны ради, гради
весели, пjьвше пjьснь старымъ Княземъ, а по томъ молодымъ. Пjьти
слава Игорю Святъславлича. Буй туру Всеволодjь, Владимiру
Игоревичу. Здрави Князи и дружина, побарая за христьяны на
поганыя плъки. Княземъ слава, а дружинjь Аминь.

КОНЕЦЪ.